Как это верно, Ватсон...

[deutschevita]

Это цитата из переведенного с украинского романа Наталки Сняданко "Чабрец в молоке".
Так попадает в мои мысли, что обязательно надо читать...

Каждый раз, возвращаясь из своих путешествий, он мечтал написать обо всем этом важнейший в своей жизни текст. А то и целую книгу... Ведь мало просто поехать куда-то, сделать фотографии и потом перебирать их во время приступа ностальгического настроения, недостаточно одного лишь присутствия в каком-то месте, даже очень важном в истории человечества или особенно живописном, попасть куда мечтал годами. Настоящее осознание увиденного происходит, когда пейзажи и архитектурные красоты остаются позади, когда рассказываешь обо всем этом, одновременно пытаясь понять, что же действительно было увидено, превращая эмоции в слова, визуальный ряд — в вербальный. Только тогда приходит понимание. То, что не рассказывается, не описывается, быстро и бесследно исчезает из памяти, так, словно этого никогда и не было на самом деле.

Этот механизм невольных потерь, сопровождавший каждое воспоминание о пережитом, независимо от того, что это за впечатление и насколько оно яркое, должен был стать темой его книги. Отдельный раздел этой книги составляли бы истории городов, о которых он помнил только, что когда-то был там несколько дней, а то и неделю, а также городов, где он, наверное, побывал, но не был в этом уверен. Он никогда не ездил в туристические поездки типа “Париж за три дня”, “Европа за неделю” или “Будапешт за 100 у. е.”, но видел глаза людей, которые польстились на это, а потом выглядывали из автобусов, бесконечно усталые, с единственной мечтой — вернуться как можно скорее домой. Он видел их сутулые фигуры во время экскурсий по вожделенным городам и к памятникам архитектуры: они обессиленно опускались на бордюры тротуаров, уставившись в брусчатку под ногами и не обращая внимания на рассказ экскурсовода. Он видел их распухшие ноги, отвращение, с которым они отшатываются от воодушевленно настроенной пенсионерки, энергично записывающей услышанное в блокнот. Он видел обреченность на их лицах, когда после целого дня ходьбы большим стадом их опять выстраивали в колонну по двое и вели ужинать в центр города, вели от одного кафе к другому, потому что нигде не было такого количества свободных мест. И они ежились под ироничными взглядами тех, кто сидел за столиками на улице, чувствуя свою туристическую неполноценность, зависимость от составленной кем-то программы, обреченность на этот стадный режим существования.

Он не хотел, чтобы у него когда-нибудь были такие глаза, такие распухшие ноги и такое отвращение на лице от созерцания собора Парижской Богоматери. Не хотел, чтобы его водили в колонне по двое и пересчитывали, выпуская из автобуса. Поэтому он редко путешествовал и никогда не ездил в туристических группах. И всегда старался если не записать, то по крайней мере пересказать кому-то свои впечатления, хотя уже во время первых застольных разговоров после возвращения понимал, какая огромная пропасть отделяет то, что он видел, от того, что способен передать на словах. Разница не меньше, чем между историческим фактом и легендой, между действительностью и мифом, которые повествуют об одном и том же, но ничего похожего в этих историях нет. И это вызывает самые большие сомнения, самую большую неуверенность в том, что вообще существует какая-нибудь действительность, объективная или субъективная, увиденная или описанная. Сомнения в том, что увиденная и описанная действительности когда-нибудь смогут догнать друг друга, создать хотя бы иллюзию определенности, пусть и краткосрочную. Этого бы  хватило, чтобы найти в себе силы и уверенность для обреченных на провал дальнейших попыток описывать увиденное, а особенно пережитое.